Татьяна Бондарева-Андерсон

Кликните на фото, чтобы его увеличить

Кудрявый и добрый

- Папа, ну почему у тебя такие волосы кудрявые и мягкие? - частенько хныкала маленькая я, раздраженно распутывая непослушные косички своих прямых соломенных волос. - Потому что я добрый, - с хитрой улыбкой отвечал он и подмигивал. - Значит я злая что ли? - Нет, ты тоже добрая, детонька, но если будешь еще добрей - то и волосы у тебя начнут виться! Доросли до седин, но виться мои космы так и не начали, видать не сумела я достичь его доброты.

Он был добрым. Наверно добрей человека я не встречала. Добрым, всепрощающим и мягким настолько, что иногда казалось - чересчур... Маму частенько расстраивала его излишняя мягкость с нами, детьми и внуками; она, будучи сама педагогом, была всегда строгой и принципиальной, порой безапелляционной. С папой было иначе: он никогда не приказывал, и тем более не угрожал наказанием, но пытался спокойно объяснить непослушному, убедить его в том, как надо... Терпеливо, терпимо и убедительно... Баловал ли он тем самым нас? Пожалуй нет. Скорее просто пытался на личном примере показать ту самую парадоксальную истину, которую вложил Булгаков в уста профессора Преображенского: "...Лаской, дорогой мой, лаской. Так и только так можно убедить живое существо".

Его темные, шелковистые кудри, как он сам объяснял, были немалой заслугой хлебного "шампуня" - папа всю жизнь мыл голову обычным черным хлебом. Где бы ни был - в городской квартире, на даче с тазиками или в полевых палаточных условиях - всегда находил четвертинку "Орловского", замачивал кипятком и теплой кашицей намыливал волосы, потом хорошенько ополаскивал. Высохшие волосы были мягкими и шелковистыми и пахли вовсе не хлебом, а каким-то тонким травяным шампунем - это было удивительно.

*** *** ***

Всему, что я знаю и Умею, я обязана ему. Конечно, было много учителей в моей жизни - от замечательных школьных педагогов до знаменитых профессоров родного Альма Матер, но умение учиться, желание познавать новое, а также знание - как и где отыскать нужную информацию - заложил во мне отец. Мама наша (ей я обязана всем что Имею), как большинство русских женщин эпохи развитого социализма, крутилась с утра до ночи, разрываясь между полутора ставками школьной программы математики, педсоветами и вечной кухней-стиркой-авоськами. Ей некогда было присесть с нами с книжкой в руках, она едва успевала добыть для нас что-то вкусненькое на полупустых советских прилавках и выстоять очереди за более-менее веселенькими одежками-обновками. Папа тоже работал по уплотненному графику, совмещая педагогоческую деятельность в институте с хоздоговорными работами, экспедициями, которые у него занимали все свободное от института время, включая большие учительские двухмесячные отпуска-каникулы. И тем не менее он как-то умудрялся найти время, чтобы взять в руки цветные карандаши, показать как рисовать петуха, помочь собрать коллекцию бабочек (не говоря уже о коллекции минералов - их он мог подобрать прямо из-под ног на проселочной дороге!) и всегда - знал в какую энциклопедию нас "послать" за исчерпывающим ответом на извечные "почему".

Даже без тех самых энциклопедий, которых в нашей домашней библиотеке водилось бесконечное множество, он сам был - Ходячей Энциклопедией. Казалось, он знает все на свете. На любой вопрос - будь то название цветка или химиката, политика стран Африки или хитрости сантехники, засолка огурцов или технология самолетостроения - он знал ответ. Ну в самом крайнем случае - быстренько находил его в книжке, которая тут же оказывалась под рукой. В наше время узкой специализации и избалованности людей многочисленными сервисами уже редко встретишь человека, который все знает, умеет и главное - хочет делать сам. О загранице речь не идет, с ее доходящими порой до абсурда удобствами, но даже в многострадальной России все меньше встречаешь людей самостоятельных и самодостаточных. Сказалось ли на его самостоятельном характере тяжелое военное время его юности, или послевоенная молодость всеобщего бума строительства новой жизни дала надежную закалку, или же просто он родился с пытливым умом и горячим сердцем - вероятнее все понемножку. Его научная карьера - от аспиранта до кандидата наук и доцента - далась ему не только талантом, но и упорным, терпеливым трудом: ценность, которая в наше время дороже золота.

"Работать надо, вкалывать!" - с наделанно "пролетарским" акцентом говорил он все время. Городской парень с головы до ног, прошедший закалку полярных экспедиций и лишений, он умел все делать своими руками - и крышу крыть, и колодец рыть. Откуда он все знал и умел? Всего хотел, всего жаждал - всему научился.

Отец был наредкость немеркантильный человек. Материальные блага его не интересовали в принципе, хотя стремление создать для своей семьи "человеческие условия" двигало его к очередным сверхурочным часам и месяцам работы. И все же, его труд, порой тяжкий - был ему в радость. Казалось, он бы точно так же "вкалывал", если бы ему платили в два раза меньше, а то и вовсе - за похлебку... Отцу повезло с работой - он любил то, что делал, будь то многочасовые лекции студентам или маршруты через комариные болота с неподъемным рюкзаком руды. Или это - работе повезло с ним? Он выбрал профессию геолога, и преуспел в ней, как каждому можно только пожелать. Но мне кажется, он был бы настолько же успешным и жизнерадостным, если бы выбрал любое другое ремесло. Свою работу надо любить... А ведь так оно и должно быть, по уму-то! Так и только так.

Домашняя фотолабратория

Отец научил меня фотографии. Его старенький "Зоркий" - кстати, с прекрасной оптикой и завидным качеством! - прошел с ним всю страну по многу раз. Походы, полевые маршруты, просто поездки на природу с удочкой или в лес за грибами - везде фотоаппарат был с ним. Черно-белая пленка тщательно подбиралась по чувствительности в зависимости от погодных условий - "на глаз", ручной экспонометр появился гораздо позже, это была роскошь... Потом проявка, бачки, сушили пленку, прицепив ее скрепкой к "струне" занавески - и ура, все готово, можно печатать! Замуровывались с ним в духоте ванной, заштукатуривали просвет двери полотенцем, в обнимку с древним увеличителем времен его студенчества... кюветы, проявители, закрепители - на наших глазах рождались увековеченные моменты истории. Сколько этих фотографий - сотни, тысячи. Дальние страны - и леса Подмосковья. Счастливые лица - и потные лбы над лопатой. Цветы и птицы, красОты Кижей и прощанья на перронах...

Теперь у меня большой, навороченный, дорогущий профессиональный цифровик с множеством автоматических кнопочек, красивый вебсайт с уникальной коллекцией художественных фотографий тропиков (www.TopTropicals.com) и очередь издательств по всему миру на использование этих фотографии. Печатаются, увековечиваются, служат людям... а все началось с доисторического увеличителя в ванной... Спасибо тебе, папа!

Моя картофельная ботаника

Мое первое растение - Solanum tuberosum. Или попросту картошка. Да-да, даже у картошки есть латинское название. Потом были трифолиумы клевера, кампанулы колокольчиков, любка двулистная и сотни других представителей подножной флоры полей Средней полосы. Папа вел меня по лесу и полю и рассказывал истории про каждую былинку. Он выращивал растения и дома, и в саду. Отец знал растения, от латинских имен до рецептов народной медицины. Откуда, ведь он был геологом? Просто ему было интересно. Он покупал атлас флоры, листал его, бродил в полях и снова листал атлас... Примерно так же я сама выучила потом сотни и тысячи названий незнакомых тропических растений, которые окружают меня сейчас в нашем ботаническом саду Топ Тропикалс во Флориде. В наше время продвинутых информационных систем все оказалось проще: мы с мужем стали строить вебсайт; фотографии и книги - вот и все наше образование. К слову сказать, знаменитого американского агротехника Муррея Кормана как-то неожиданно мне удалось "заткнуть за пояс" тем самым Solanum tuberosum, когда возник спор о латинском названии картошки. Подкрепленная уверенностью зазубренного в 6-летнем возрасте названия, я сделала большую ставку и - выиграла спор!
А геоботаника оказалась моим любимым предметом в университете. Приятно и легко учить то, что уже хорошо знаешь!

"Подпольная" типография

Свои учебники, по которым учились многие поколения студентов, он писал на старенькой трофейной немецкой пишущей машинке позапрошлого века. Такие сейчас можно увидеть разве что в фильмах про гитлеровсую канцелярию... Литеры и клавиши все время отвеливались, он их периодически клеил и подпаивал. Литера Т всегда занимала какую-то серединно-пониженную позицию, и с таким "акцентом" были напечатаны не только его рукописи, но и многочисленные "запрещенные" перепечатки времен застоя - самиздатовские Булгаков, Солженицын, руководство по Хадха-Йоге, да много еще чего... Некоторые такие самодельные книги, скрепленные скоросшивателем или в домашних переплетах - и сейчас хранятся в семейных архивах. То были мои первые уроки машинописи. Это домашнее издательство стало моей начальной школой на пути к современной, компьютерно-цифровой издательской системе, в которой мы печатаем сейчас свои книги о тропической флоре.

Продолжение...